Екатерина Никитенок
Что вырастает из детско-родительских отношений или сложный путь привязанности
Иду за сыновьями в школу. Прохожу мимо младшеклассников, отыгрывающих взрослые сценарии. Ловлю обрывки фраз, и детских, и не детских одновременно. «Лиза, если ты считаешь, что я не у-до-ста-и-ва-ю тебя вниманием…», «Ну давай ты мне дашь мяч, а я тогда тебе…», «А я очень люблю свою маму, больше всего на свете!»
Вечером под домом наблюдаю другую картинку. Сначала слышу крик отчаяния «Ты меня достала! Достала! Я не буду покупать тебе подарки! Знаю, что сейчас будет истерика, но не буду!», а потом наблюдаю молодую маму, которая тащит неопределенного возраста от 2 до 5 лет немаленький такой и уже осознанный «пакован», в розовом комбинезончике и под цвет шапочке. «Пакован» не очень расстраивается и даже не особенно плачет. Увидев меня, мама уже более спокойным голосом объясняет «Нет, через истерику ты ничего не добьешься; подарков не будет!.. Да, а палочки купим…» и они мирно направляются в сторону местного продуктового магазинчика.
Улыбаюсь. Всегда интересно наблюдать за детьми в среде сверстников и слушать, о чем они говорят. У них пока еще это получается естественно, и понять из таких разговоров можно многое. Не менее интересны эпизоды детско-родительских отношений. Почему же, зачастую, озарения приходят, когда слышишь чужого ребенка, отзеркаливающего «своего» взрослого? Да потому, что со стороны наблюдать проще, чем искать решения своих собственных более реалистичных проблем, разбираясь в себе. Каждому из нас хочется оказаться «правильным» родителем, а информационное поле вокруг постоянно ставит под сомнение эту самую правильность. Почитаешь списки из 10 пунктов о «самых-самых» на Фейсбук, и тут же ощущаешь себя минимум не идеальной мамой. И как-то страшновато становится вообще разбираться. Но слушать и слышать ребенка нужно, ведь только в отношениях мы становимся сами собой. Об этом и предлагаю поговорить сегодня.
Одна из ранних детских сказок-историй, которую мы читаем или показываем своим малышам, – рассказ о человеческом существе, попавшем в животную среду (помните, обезьяны или волки), но не утратившем человеческих качеств. Увы, те случаи, которые описаны документально, как исторические, так и вполне современные, говорят об обратном – ребенок не может развиваться без социализации, и при длительном нахождении в «живой природе» в раннем возрасте, скорее всего, никогда больше не адаптируется к человеческому обществу.
Как только малыш появляется на свет, и заявляет о своем существовании, он начинает реализовывать две наиболее важные потребности: 1) потребность к развитию/само-актуализации и 2) потребность к безусловному принятию, обе из которых являются врожденными (доказано Д. Стерном и К. Роджерсом в разное время независимо друг от друга в ходе длительных практических наблюдений за младенцами и взрослыми людьми). Интересно то, что обе эти потребности мы не прекращаем реализовывать до самой смерти, можно сказать, практически ради этого и существуем. Хотя, кое о чем можно вздохнуть с облегчением. Врожденные – это значит нам ничего не нужно предпринимать, чтобы эти потребности появились.
Начнем с потребности к развитию и само-актуализации. Речь здесь о том, что ребенок будет стремиться развиваться сам, нам только нужно создать для этого безопасную среду и облегчать, а не блокировать врожденные тенденции.
С самой первой минуты нашей жизни и до самой последней мы в постоянном поиске себя и своих границ. Ощущение «Я» и «Не я» – одно из первых, которое опытным путем проверяет малыш. Вначале, я – это «яимама», в полнейшем слиянии. Для того, чтобы начал формироваться «Не я» минимально необходимым условием является наличие другого. Структура представления ребенка о себе формируется в матрице отношений с важными людьми. Само-восприятие углубляется с развитием речи: я – не я, я – не мама, я –внешний мир, свои – чужие, люди – предметы. Часть опыта символизируется, а матрица отношений интернализируется, т.е. как бы присваивается ребенком.
Поскольку заявлен длинный путь поиска себя, то и этапов у этого пути много, да и легким такой путь по определению быть не может. А значит нашему малышу придется наталкиваться на конфликты и проходить через кризисы. Хочу отметить, что ничего страшного ни в кризисах, ни в конфликтах нет.
Кризис – нормальная реакция на ненормальную или непривычную ситуацию, выход за рамки той самой зоны комфорта, в которой ничего не растет. Но да, все новое – это и тревожно, и страшно. И это также нормально!
Одно из первичных ощущений, с которым сталкивается человек, – это тревога. Тревога начинает формироваться в утробе матери и не прекращается до конца жизни. Она заставляет человека меняться. А главной причиной страха является стремление полностью избавиться от него, что, в общем-то вновь невозможно и вновь дает толчок для движения вперед. Только вдумайтесь, уже в год ребенок решает самый первый свой важный экзистенциальный конфликт: конфликт базового доверия к миру. Насколько внешний мир добр ко мне? Принимает ли он меня? Трехлетний малыш уже разбирается с вопросами контроля: могу ли я руководить своим собственным поведением? Чем я вообще в состоянии руководить? К 6 годам понимание вопросов контроля углубляется. Ребенок выясняет для себя на что он может влиять, что способен контролировать, может ли быть независимым от родителей и где границы его возможностей. 12-13-летнему подростку важно понимать, какой он, и может ли он стать настолько умелым, чтобы выжить и приспособиться к окружающему миру. А в 19 лет юноша или девушка задается вопросом «кто я и каковы мои убеждения, взгляды и жизненные позиции?».
В этом году наша молодая держава отмечала 25. Сравните, насколько гладким было наше развитие, и где мы в итоге на прямой нашего пути. Конечно, мнения у нас у всех разные, я лишь хочу подчеркнуть, что на пути своего личного становления ребенку не легко, часто тревожно и наверняка страшно. И здесь включается вторая его врожденная потребность – потребность в безусловном положительном отношении и/или принятии. Такая себе ловушка кроется в слове «безусловном», потому что в теории потребность существует, а на практике реализовывается очень непросто. Дальше по тексту приведу несколько примеров. А пока еще раз отмечу, что тенденция актуализации невозможна без безусловного положительного отношения. Иными словами, ради любви мамы ребенок готов заплатить цену развития.
У самоактуализации есть два вектора. Первый это мотивация – потребности, желания, цели – вектор, дающий очень много свободы. Второй – это регуляция мотивов, деление их на хорошо и плохо. Очевидно, что первый вектор изначально внутренний, хотя впоследствии он может становиться внешним частично или полностью, а второй вектор как раз наоборот изначально является внешним, и уже потом присваивается индивидом. Чем младше ребенок, тем более созвучен он со своими важными взрослыми и в первую очередь с мамой: я воспринимаю свои действия так, как они воспринимаются другими людьми. Для того, чтобы процесс восприятия состоялся, опыт развития всегда содержит: себя, другого и эмоциональные реакции (меня на другого и другого на меня).
Эмоции важны для адаптации в жизни. Только через эмоции ребенок считывает обратную связь. Благодаря эмоциям он способен ощущать себя свободным или скованным. И это эмоции отвечают за наполненность внутреннего мира ребенка. Эмоциональный отклик формирует самооценку, т.е. сочетание позитивного и негативного опыта в едином поле. Без значимого человека контакт с эмоциями для ребенка будет закрыт. Здорово, если с самого младенчества, еще даже до того, как малыш начнет говорить, ему объясняют те эмоции, которые он испытывает. Если понаблюдать за мамой и малышом, которые еще не разговаривает, это, как правило, жизнь с пояснениями. «Ой, кто это у нас такой сладкий просыпается? Ты голодный, наверное голодный, сейчас я тебя покормлю…» Мама угадывает потребности, желания, настроения малыша и возвращает их ребенку в виде слов. Если все происходит естественно и без напряжения, мама и другие значимые взрослые (папа, бабушки, дедушки) «отдаются потоку» отношений, у ребенка при этом возникает базовое доверие к себе и окружающему миру, и отношения привязанности складываются естественным образом.
А как быть, если часть эмоций остаются закрытыми или табуируются? Например, мальчику с детства говорят, что мужчины не плачут, и тем самым запрещают любые огорчения. Или ребенку, который пробует себя в истерике, говорят «Замолчи! А не то я тебя…» Возможно для взрослого в этот момент «запретные» эмоции также невыносимы. Не будем разбираться в причинах, но понять его можно. С другой стороны, очевидно, что, запрещая эмоции ребенку, взрослый, осознанно или неосознанно решает свою задачу за счет развития собственного ребенка. А что плохого, спросите вы, если ребенок не будет сталкиваться с отрицательными эмоциями? Я ведь стараюсь защитить его от тех жестокостей, которыми полон мир. Возможно, но так или иначе где-то подобные эмоции ребенку встретятся, кому-то раньше, кому-то позже. И он не будет знать, как с ними контактировать, и как их проживать. Ребенок, который не знает полного эмоционального спектра, более ранимый и вероятно более тревожный, т.к. не все, с чем он сталкивается доступно для понимания и объяснения самому себе.
Есть и другая сторона медали, касающаяся безусловного принятия. Помните, у меня был определенный скепсис по поводу «безусловности»? Безусловно – это когда ваш сын или дочка вдруг решили, что будут не отличниками в школе, а хорошистами. И с готовностью оформившегося решения вам об этом заявляют. Ну и вы в ответ безусловно принимаете и киваете: «Да-да, конечно, мне не важны твои оценки! Главное, чтобы человек был хороший!» Думаю, многие из вас сейчас минимум позабавлены. Но для идеальной картинки все именно так и должно происходить. Дисфункциональный путь развития – навязывание ребенку т.н. «условий ценности». То есть, я готова любить тебя только, если ты будешь хорошо учиться. Получается, если не будешь, то уже и не готова, так что ли? То, что ценно для мамы, не всегда должно быть ценным для ребенка. Условия ценности мешают самоактуализации ребенка и возникает т.н. инконгруентность (несоответствие, рассогласованность между ощущениями, выражениями, действиями). То есть ребенок понимает, что он будет принят, обласкан или любим только в случае, если… Дальше возможны различные варианты происходящего. Ну а как только присутствует «если», попытка
быть самим собой и только собой обречена на неудачу. Через условия ценности формируется личность, которая транслирует переживания окружающих, но не знает себя, не допускается до осознания и переживания реальности. Как ни горько об этом говорить, но многие наши «вековые традиции» – это не что иное, как условия ценности. Уважение к старшим, уважение к обычаям, возведенные в ранг культа, приводят, например, к событиям, описанным в «Катерине» Шевченко, когда в случае отказа их соблюдать, собственный ребенок для родителей превращается в пустое место. Поскольку все мы так или иначе проходим школу «национальных традиций», «семейных обычаев» или «культурных ценностей», но не все из нас при этом перестают быть собой, видимо, защитные механизмы частично позволяют справиться с навязыванием. В целом же, жестко навязанные условия ценности влекут протест, а навязанные мягко – инконгруентность.
Ребенок запрограммирован на «следование». Первый опыт в жизни он приобретает, подражая значимому взрослому и опираясь на его мнение. В жизненном цикле ребенок изначально полностью зависим, находясь в симбиозе с мамой. Естественная потребность мамы – избавиться от симбиоза – со временем поддерживается и самим ребенком, который также движется к автономии. Те из нас, кто осознанно проходил через подростковый возраст сам, или уже имел подобный опыт со своими детьми, помнят, насколько болезненным является финальный этап отделения мамы и ребенка друг от друга – сепарация. Но если она произошла удачно (в возрасте от 13 до 18 лет), к 20+ опять возникает потребность в зависимости. Разница лишь в том, что в 20+ человек совершает свой выбор уже осознанно, и это называется зрелостью отношений. Нереализованная потребность в привязанности вызывает большую зависимость. Если в два года мама оставляет ребенка, ребенок непременно расстраивается. Но мама через короткое время возвращается и мир снова играет яркими красками. А если мама исчезает и появляется неконтролируемо? Если невозможно предугадать, когда ее не будет и ее часто не бывает в самые нужные моменты? В этом случае тип привязанности, который вероятнее всего сформирует для себя ребенок, будет ненадежным. Ребенок «понимает», что от его желания быть с мамой не зависит ничего, при этом его зависимость от мамы крепнет. Таким образом, каждый человек для себя решает экзестенционную дилемму между зависимостью и свободой. И зависимость, и свобода реализуются в отношениях. Нормальная зависимость есть потребность в безусловном принятии, потребность нахождения в отношениях. В случае, если привязанность не надежна, могут быть различные виды фиксаций, как, например, склонность к зависимости от разных «вещей», подменяющих реальные отношения в жизни – алкоголь, наркотики, и т.п. Или зависимость вызывает страх, что меня лишат чего-то очень для меня важного, оставят одного, лишат жизненно-важных вещей. А избавиться от подобных «зависимостей» достаточно сложно. Получение свободы сопровождается чувством вины. Я бросаю или предаю кого-то или что-то, что особенно важно.
Подобные травматичные опыты нарушения привязанности, условий ценности или формирования ненадежных зависимых отношений с родителями – корень многих зол во взрослом возрасте.
Один из вариантов – это концепция жертвы или автора, описанная Гансом Свилденсом. Например, если ребенка постоянно ругать за непослушание, и любить только, если он совсем не шалит, ребенок, скорее всего, откажется от авторства выполняемых им действий. Либо вообще, это был не я, либо я просто не помню, как делал плохо. Как следствие, изменяется отношение к самому себе. Я себя собой не чувствую и себя не понимаю. Формируется логическая цепочка в которой, если меня даже и поймут, меня будут осуждать, критиковать. Риск поделиться своим переживанием очень высок. Потому проще вообще снять с себя ареол какой-либо значимости и попросту стать «никем». А видели ли вы когда-нибудь, как выглядит «никто»? Вот-вот, и я тоже не видела.
Более сложный вид реакции – т.н. «хрупкие процессы», описанные Маргарет Уорнер, которые представляют собой нарушения в механизмах обработки информации. Иными словами, определенные «закрытые» для нас в детстве эмоции никак не отображаются в нашем опыте. Столкнуться с этими белыми пятнами лицом к лицу настолько страшно, что ситуация, в которой мы не видим ничего особенного, может вызвать у человека приступ неконтролируемой агрессии или паническую атаку. В результате, человек хочет быть понятым, но закрывается в тот самый момент, когда его пытаются понять.
Или получаем так называемых «нарциссов» – тех, кто заслуживает любви, но так ее и не получил. По одной из версий знаменитого мифа, мать Нарцисса была изнасилована речным богом Кефиссом, и, соответственно, не дала сыну такого важного безусловного принятия. В итоге, мотив любви Нарцисса к себе имеет другой подтекст – подтекст ненадежной привязанности, зависимости и постоянного поиска безусловного принятия.
В заключение, хочется сказать следующее. Ребенок, наверное, самое удивительное и самое значимое, что происходит с нами в жизни. Хочется верить, что каждый из нас пытается дать своему ребенку самое лучшее. Идеальных родителей не существует. Есть только достаточно хорошие родители или попросту нормальные. А с нормальными родителями всегда можно договориться. Если мама заявляет: «Пока я мама, слушай меня» – это тупиковый путь. Ригидность заставляет мир приспосабливаться к своим внутренним взглядам и не дает развития. Если же мы готовы слышать своего ребенка, ищем варианты как это сделать, и меняемся сами, – мы на правильном пути построения отношений надежной привязанности и доверия.